Искушение.

В какой момент этого падения вниз ты уже перестаёшь понимать, что обманчиво-сладкий кайф — совсем не то глубокое удовольствие, тонко звучавшую волну которого можно поймать только оставаясь полностью искренним и открытым со своим партнёром? Но чего стоила открытость в том мире, где он был активирован для того, чтобы править? Открытость всегда приравнивалась к слабости; а твои многочисленные противники используют это на полную — мгновенно и максимально болезненно — это вне всяких сомнений. Ещё и передерутся из-за места в очереди: кто первым будет. Один просчёт, один неверный взгляд, даже на короткий наноклик дрогнувший звук вокалайзера — и ты попадаешь под беспощадный рентген завистливых, алчных взглядов блистающих в огнях славы хищников. Власть всегда означала одиночество. Полное и безоговорочное. Только самые нищие низы, которым было абсолютно нечего терять, могли позволить себе дружить, несмотря ни на какие предрассудки; любить столь пламенно, как будто это был их последний орн; ненавидеть болезненно открыто и дерзко, словно бросая вызов целому миру.

Медленно продвигаясь дальше по общему коридору, в плену мыслей и воспоминаний, Мираж неожиданно оказался напротив медбея. Над знакомой дверью горела информационная пластина, возвещавшая о том, что внутри идёт операция. Здесь не наблюдалось никого кроме Айронхайда, что стоял возле входа, нервно переминаясь с ноги на ногу, нетерпеливо ожидая приговора старшего медика.

Разведчик уже собирался покинуть это далеко не самое весёлое и беззаботное место на базе, как дверные панели с тихим шелестом скользнули в стены, и в коридор вышел сам Рэтчет. Медбот выглядел очень уставшим. Он безразлично вытирал манипуляторы о кусок какой-то термоткани, ожидая, когда специалист по вооружению подойдёт ближе.

— Как он? — грубый голос боевикона в красной, потёртой броне звучал на удивление эмоционально.

— Ну и чего ты дёргаешься? — Рэтчет наконец оттёр пальцы от подсохшего энергона и метким броском отправил испорченный лоскут в стоящий неподалеку бак. — Будто его впервой ко мне доставляют с переломанными конечностями.

— То сервоприводы, а тут процессор, — упёрся Айронхайд, вперившись в старшего медика недоверчивым взглядом. — Твой ответ можно расценивать как положительный?

— Смотря на что положительный, — насмешливо хмыкнул медбот.

— Рэтчет! — угрожающе громыхнул Айронхайд, делая стремительный шаг к медику.

— Да всё с твоим Трейлбрейкером в порядке. Завтра можешь забирать, — Рэтчет не отстранился, когда оружейник подошёл вплотную и, наклонив свой мощный шлем, что-то прошептал тому на аудиодатчик. При этом манипулятор с огненно-красной бронёй по-свойски лёг на красно-белое бедро медбота.

— Можешь меня не уговаривать, я и так соглашусь, — хмыкнул офицер медицинской службы, на долю клика склонив голову на крепкое плечо впереди стоящего трансформера. Но потом словно очнувшись, поспешно отступил назад и, глядя прямо в синие, спокойные окуляры Айронхайда, тихо ответил: — Ещё двое, и я у тебя.

— Я буду ждать, — просто ответил оружейник, прежде чем грузно потопать в сторону своего отсека.

Невидимка подождал, пока Рэтчет скроется в медбее, и только потом сдвинулся с места. Не нужно было обладать сверхмощным процессором, чтобы понять, о чём именно договорились двое представителей высшего командного состава автоботов. Мираж как можно скорее покинул эту зону вечного ожидания. Он не мог отделаться от ощущения, что подсмотрел что-то такое, на что не имел никаких прав. Слишком личное, слишком сокровенное. Казалось просто невероятным, что ворчливый, суровый Рэтчет и грозный Айронхайд могут быть настолько близки, чтобы понимать, чувствовать, опекать друг друга. Но не проявление ли именно заботы и проблеск настоящей нежности проскользнули в скупой ласке боевикона и в мимолётной слабости медика?

Чувство подавленности только возросло. Внутри колёсного всегда бушевало пламя чувственности и страсти, часто превращаясь просто в беспощадную бурю. Но положение в обществе диктовало совершенно обратное: постоянный контроль над эмоциями. А ему, активированному беспечным гонщиком, эмоциональным и вспыхивающим словно пожар на ветру, с дарованным самим Праймасом взрывным темпераментом, хотелось просто гнать по жизни ни на что не оглядываясь. Задыхаться системой вентиляции от пьянящего чувства свободы, громко смеяться, запрокидывая лицевую к сияющим звёздам, танцевать с другими такими же молодыми, полными сил трансформерами в барах, в окружении ярких, живых огней. Но лицемерное марево дворцового блеска и интриг поглотило не только спарковские мечты, но и самого Миража. Сверкающие дорогие корпуса и пустые, давно испитые до дна искры. И холодные, словно покрытые инеем вечной мерзлоты, окуляры. Синие, красные, жёлтые — не важно. В них всё равно не оставалось ничего, что могло бы заставить трепетать живую искру.

Да, он был наделён огромной властью. Он стал олицетворением утончённой красоты. И при этом он был одинок как никто другой что тогда что сейчас. Даже у того же Прайма были друзья. Верные, нежно привязанные к нему друзья, что теперь держались на почтительном расстоянии, соблюдая положенный минимум в субординации, но они остались рядом. Шли за ним в уготованный ад безрадостного будущего, полностью осознавая, что пути назад не будет, но шли. У Миража не было никого. Никого и никогда. Это была непозволительная роскошь, моветон.

Он слишком поздно понял, что увяз по самый шлем. Побег от условностей, жёстких законов и даже собственной семьи был слишком поздним. Малодушие, дешёвые идеалы светского общества стали потрясающе сладкой отравой, что успела впитаться даже в кибертрониевую сталь брони. Прошло уже много времени, как его прошлая жизнь была полностью разрушена, но до сих пор этот яд стойко тёк по топлипроводам бело-синего корпуса, мешая спокойно созерцать и познавать окружающий мир без болезненной гордости, граничащей с высокомерной гордыней. Он тянулся к ботам, что окружали его сейчас, но не умел с ними общаться. Он не мог стать таким же как они. В итоге гонщик просто сдался, бережно стараясь впитать на почтительном расстоянии те простые эмоции, что окружали его в отряде Прайма. Не навязывая остальным автоботам своего общения, не выдавая своей заинтересованности.

Казалось, только Оптимус умеет видеть его таким, каким и был на самом деле Мираж под непосильно тяжёлой ношей из холодной отстранённости, выдержанной вежливости и безупречной выдержки. Видел Оптимус и видел Джазз, что умел воспринимать реальность каким-то одним ему подконтрольным звериным чутьём. И Хаунд. Хотя Хаунд и не понимал всего, но он верил и чувствовал. Беззаветно верил в лучшее, как последний романтик, и абсолютно безошибочно улавливал истинную подоплёку в любом искусно завуалированном предложении. И в упор не замечал надетой на себя аристократом личины. Намертво въевшаяся в гонщика маска, надёжно укрывшая настоящего Миража от всего мира и целый реальный мир от самого Миража, абсолютно не смущала Хаунда. Его улыбка не становилась ни менее открытой, ни менее искренней. Иногда стеллсеру казалось, что Праймас руководствовался каким-то одному ему понятным чёрным юмором, когда наделял их двоих дарами: ему, привычно скрывающему свою сущность от окружающих за холодной вежливостью, было разрешено быть невидимкой; а Хаунду, мастеру самых натуральных холо-симуляций, было позволено видеть сквозь любой морок. Может быть, именно поэтому они и сдружились.

— Хай, парни, не ждали? — Мираж вздрогнул. Не узнать этот весёлый голос, что донёсся из общего отсека, было невозможно. Как и всегда: не успел он подумать о напарнике, как тот сразу же объявился. Но откуда? Хаунд должен был быть на задании, его возвращения в ближайшее время не планировалось.

— Быстро ты колёса крутишь, — приятный тенор Джазза в одно мгновение раскрасил серую реальность в мягкие тёплые тона. — Но мы всё равно успели заждаться. Иди, отдыхай, боец. Завтра с утра у тебя будет ориентировка у Проула. Только не опаздывай к нему, искрой заклинаю!

— Не боись, командир, не опоздаю! — видимо, Хаунд вскинул в прощальном жесте манипулятор, как всегда любил это делать, так как в ответ послышались дружные пожелания хорошей подзарядки.

Мираж вжался в стену коридора, провожая своего напарника и, пожалуй, единственного приятеля, долгим взглядом. Пружинистая, лёгкая поступь разведчика в зеленовато-защитного цвета броне выдавала в том несгибаемого оптимиста. Казалось, что даже обычной походкой он умудряется танцевать, заигрывая с собственной судьбою.

Значит, Джазз отозвал Хаунда с задания... Зачем? Времени на поиск ответа потребовалось рекордно мало. Ответ стоял в коридоре одиноким, укрытым под покровом невидимости воплощением немого укора собственным страху и слабостям, блуждающий по базе словно призрак потерянных надежд. Мираж бросил взгляд в сторону общего отсека и застыл, поражённый. В проходе стоял Джазз, вроде бы глядя вслед ушедшему Хаунду, но колёсный почему-то ощущал внимательный взгляд командира на собственной броне, что, в принципе, чисто теоретически было абсолютно невозможным. Невидимка перезагрузил оптику, заодно остановив вентиляцию, чтоб не выдать себя теплым выхлопом. Но это оказалось лишним: когда Мираж решился вновь активировать оптику, в коридоре уже никого не было.

Устыдившись собственных глупых выходок, аристократ решил всё-таки прекратить прогулки инкогнито, и наконец вернуться в собственную кварту. Тем более, осознание того, что тот, к кому всегда можно обратиться и ему никогда не откажут, снова поблизости, непонятным образом успокаивало. Надо было признать — Джазз понимал определённо больше того, чем ему следовало бы...

Недополучив порции чужих эмоций, Мираж перед подзарядкой вышел в объединённый чат базы. Джазз называл это место дискуссионной комнатой. Обычно столь примитивные способы общения аристократом игнорировались в принципе, но сейчас требовалось хоть немножко отвлечься.

В чате висели "Серьёзный Мех" и "Скорлупка". Мираж появился как всегда под безликим именем "Анонимно". Вообще, это уже давно было признано местной забавой: придумывать себе время от времени новые псевдонимы и развлекаться, пытаясь вычислить своих оппонентов в чате по неосторожным словам, знакомым речевым оборотам. Часто подобный пустой трёп, жёсткие пикировки и не редко жаркие споры позволяли спустить ненужный пар, снять зашкаливающее напряжение, при этом не попортив ни с кем отношений в реальности.

На его появление не обратили ровным счётом никакого внимания. Это было на манипулятор гонщику: бесперспективные диалоги он не любил. А вот наблюдать развитие чужой беседы, тем более, если она хоть малость интересна, ему иногда нравилось. Да и быть в курсе дел на базе не мешало.

Был ли это сарказм Праймаса или сегодня так отдельно везло именно Миражу, сложно было сказать, но развернувшаяся в чате полемика оглушительно сыграла победный издевательский марш на его натянутых нейроцепях.

Серьёзный мех: Я считаю, что наконец свершилось оно самое! Мы терь десептохлам в турбины не целуем. Как они с нами, так и мы с ними.

Скорлупка: Не знаю насчёт того, кто кого там вынес. Спасатели однозначно дали понять, что дес на себя повреждённую энергосистему снайпера замкнул. Но предварительно вырубив, да.

Мираж вышел из чата.

Гонщика мелко потряхивало. Так вот почему Квает безмолвно взывал к нему весь орн, почему его постоянно дёргало через искру: десептикона в это время нещадно "ломало"...

Чувство вины было практически осязаемым. Но было кое-что ещё, что посчастливилось вычленить из беседы в "дискуссионной комнате". Сознаковцы не знают об изнасиловании! Да, Мираж уже знал от Рэтчета, что его и Кваета нашли спасатели и Джазз. Но аристократ посчитал унизительным для себя расспрашивать медбота о том, кто ещё находится в курсе ситуации. Да и что это, по большому счёту, могло изменить? Да, спасатели будут молчать. Им и не такое приходится лицезреть в своих безрадостных рейдах, разгребая завалы после сражений или зачистки территорий. Да и врачебная тайна не обсуждалась никогда ни в стенах медбея, ни за ними. А уж Рэтчет отдельно прославился как ярый последователь кодекса медиков. При официальном запросе от следователя в щекотливом разбирательстве, медбот, конечно же, сообщил бы некоторые подробности полученных травм, выходящих за общепринятые рамки, но не более. Никакое давление вышестоящих не могло поколебать его уверенности в правильности тех строк, что писались задолго до его активации. Лишь в приватной беседе с Праймом Рэтчет мог немного пооткровенничать, да и то только потому, что Оптимус не меньше своего личного врача знал истинную цену этике.

Оставался Джазз. Искра преисполнилась благодарности. Как всегда, этот серебристый, обманчиво легкомысленный и беззаботный мех вновь прикрыл своего разведчика со всех сторон. Обеспечил тайную переправку повреждённого корпуса, скрыв от жадных взглядов боль подчинённого и его позор. Естественно, диверсант предоставил полный отчёт Проулу и Оптимусу. Но дальше этих двух подобная новость однозначно не пойдёт. А уж ожидать пересказ сплетен от праксианца было столь же нелогичным, как ожидать дезертирства от самого Прайма.

Но и это сейчас было не столь важным. Спейс опять умудрился разбить своими поступками ранее выстроенные шаблоны аристократа в мелкие осколки. Даже в блокираторах, в прямом смысле теряя свои крылья, истошно пытаясь докричаться до того единственного, кто мог услышать и помочь, он не выдал ни охране, ни допрашивающим порочащую Миража тайну.

Блокираторы на крыльях. Явно же, что это не простое совпадение. Ранее такой халатности ни разу не допускалось. Джазз? Невероятно. Представить себе благородного меха за столь мелочной, злобной местью было просто невозможно! Скорее, диверсант как раз узнал по своим каналам о творящемся в тюремном блоке произволе. Может и не сам вмешался, а скинул пикантную информацию Проулу, не суть важно. Главное, что Кваету помогли. Успели помочь!

Укладываясь на платформе и отключая окуляры, Мираж чувствовал, как всё сильнее дёргает искру. Гнетущее, тянущее чувство теперь ощущалось куда сильнее, чем днём, ибо сейчас почти все основные функции корпуса были отключены, и большинство программ перешло в режим ожидания. Разведчик знал, что сикер не собирается ни отпускать, не отступаться. Он прекрасно это считал в его эмоциях, когда Квает насильно замкнул не только электромагнитный контур двух сцепленных проводами корпусов, но и нейросеть, вместе с её многогранными обертонами переживаний. Гром намерен был сражаться за свой приз со всеми, кто посмеет встать на его пути или бросить вызов. Желанным призом был, конечно же, сам колёсный...

А уж как сикеры могли биться за то, что считали своим по праву, гонщик знал не понаслышке. Ни одна боевая модель не обладала столь безграничным упрямством, чем эти манёвренные, эмоциональные, нередко полные абсолютно противоречащих стремлений летуны. Они умели драться отчаянно и до последнего, не отступая даже тогда, когда сражение заранее было проиграно. Сикеры были мстительными, упёртыми до безобразия, иногда мелочными и скандальными, словно потревоженная стая птиц, но при этом необыкновенно заботливыми, нежными и верными с теми, кого выбирали в свои партнёры. Если выбирали, конечно. Сейчас шла война, и большинство из них предпочитало летать в триадах, интерфейситься или коннектиться до полной отключки, но искры не сливать. Вполне логичная и обоснованная предосторожность. Деактивируй партнёра летуна, и тот последует за ним в Колодец Всех Искр. А если триада заключала постоянное равноправное партнёрство на троих, то при потере одного из солётников остальные уже не могли бы подобрать замены. Искры не приняли бы. Неполная же триада — прямой путь к деактиву.

Шлак, шлак, шлак... Вот чего этот десептикон нашёл в нём — автоботе, колёсном, нейтрале? Ведь ничего же не предвещало! И когда они виделись последний раз, Квает искренне радовался, что смог вытащить своего временного наставника из десептиконской тюрьмы, но не более. И прощались они тогда навсегда; не было никаких намёков на непонятный глюк, вследствие которого процессор десептикона столь намертво закоротило. Да и Спейс всегда прекрасно знал, что у Миража была избранница — та, которой аристократ предложил партнёрство. Сам же Квает около неё крылья не один орн топорщил. А потом сдался, когда понял, что у сикерфем и гонщика не обычное мимолётное баловство, а искренняя связь. Что же изменилось за это время, пока он не видел молодого сикера? Что послужило началом искажения чувства признательности и дружбы в нечто более плотское, развратное, обжигающее своим неприкрытым вожделением? Что распалило эту дикую страсть в искре небесного воина, заставив переступить через себя, поставить на карту всё то немногое, что он имел, ради единственно важной потребности ощутить рядом другого?

Решив отвлечься, Мираж послал запрос Хаунду в виде сообщения.
*С возвращением. Уже знаешь, зачем тебя дёрнули с отработанной точки?*

Хаунд был ещё онлайн, так что ответ пришёл незамедлительно.
*Спасибо! О твоём ранении уже наслышан. Хорошо, что всё обошлось. Буду рад завтра увидеть тебя лично. Ничего конкретного Джазз мне пока не сообщил. Сказал, завтра Проул проинструктирует в приватной беседе.*

*Интересно. И неожиданно. Кого отправили вместо тебя?* — гонщик не удержался от вопроса.

*Сам удивлён. Заменили Блюстриком. Вообще очень странный выбор. Кстати, как сам? Если хочешь, могу подкатить к твоей кварте.*

*Не стоит. Я уже собирался в перезарядку, да вот узнал, что ты объявился на базе. Решил лично выразить своё удивление по этому поводу,* — аристократ знал, что в этот клик Хаунд широко улыбается. — *Но, вижу, ты и сам пока не понимаешь ситуации. Будет интересно узнать причину столь резкой смены курса, если это не будет гостайной, конечно.*

*Ты первый всё узнаешь, даю слово,* — голос Хаунда лучился весельем. — *Спокойной перезарядки!*

*Благодарю. И тебе того же.*

Разговор не принёс ожидаемого облегчения. Хотя немного снизил общее напряжение.

Мысли вернулись к мучившей аристократа проблеме. Мираж никогда не был ограниченным ни в одной области, кто бы что ни думал. И он прекрасно разобрался в том, что насилие над ним было направлено на нечто большее, чем обычное обладание чужим корпусом или удовлетворение собственных потребностей. И не месть это была в чистом виде, и не банальная расплата, которой словно ширмой пытался прикрыться Квает. Когда хотят сломать и унизить — не дарят столько удовольствия, не рискуют своим активом ради чужого функционирования и не сдаются добровольно в плен к противнику. Квает ничего не нарушил в сложных схемах и программах Миража; более того, он исправил сложные поломки по мере своих сил и знаний. Он не причинил боли, наоборот, все мучения гонщика молодой сикер взял на себя. И Квает не скачал и байта из такой ценной для его знака информации. Ничего из этого Спейса не волновало. Зато он чуть из брони не выпрыгнул, доказывая Миражу насколько он хорош как партнёр и насколько искусен в интерфейсных делах. Неприкрытое чужое восхищение, болезненная страсть на грани одержимости упрямо долбились в эмпатические щиты Миража по какому-то еле ощутимому каналу, той тонкой, незыблемой связи, что была установлена между ними двумя крылатым упрямцем. Гонщик чувствовал себя кисейным созданием, ради которого развернули настоящее сражение в попытке завоевать. И ведь не запретить, не объяснить и не переубедить.

Заблокировать отчаянный зов, пролегающий скорее на уровне обычных ощущений, никак не получалось. Как бы ни хотелось закрыться, но чужая боль, чужой страх, чужая потеря ощущались хоть и весьма отдалённо, но всё равно слишком уж понятно и ярко.

Мираж разблокировал архивы с воспоминаниями о Голди в последней попытке абстрагироваться. Боль привычно сдавила искру, щемящее чувство нежности намертво переплелось с тихой печалью. Автобот скользнул в спасительные оффлайновые симуляции под нежную улыбку своей погибшей подруги.

***

Шёпот. Везде, со всех сторон. Жаркий, откровенный, обещающий...

Бесстыдный крик, что вырывается из собственного вокодера, заполняя собою окружающее пространство, отдаваясь будоражащим резонансом во внутренних системах.

Мираж вскочил на платформе, словно его шарахнули мощнейшим разрядом. Хотя, по всей видимости, так и было, если говорить образно, конечно. Трясущиеся манипуляторы, сведённые судорогой пальцы и дрожащая нейропроводка не оставляли в этом никаких сомнений. Корпус был разогрет так, будто гонщика умело стимулировали долгое время не в одну пару опытных серво. Охладитель вызывающе шипел на встопорщенной бело-синей броне. Вентиляция рокотала в бесплотных попытках охладить перегруженные системы. Нейросеть просто выворачивало от безумного желания коннекта. Какого именно коннекта его корпусу хотелось, собственная память услужливо и в подробностях продемонстрировала несколько кликов назад.

Мираж с мученическим стоном упал обратно на платформу. Собрав всю волю в кулак, он заставил себя успокоиться, перевёл собственные системы в нормальный режим работы. Но вся кварта словно в насмешку была насквозь пропитана остаточным фоном и возбуждающими запахами смазочных жидкостей. Попробуй успокойся тут...

Аристократ обречённо уставился в потолок. Он не мог понять как, но сикер всё ещё заставлял отвечать ему. Если автобот до сих пор надеялся, что насилие над ним завершилось там, в развалинах, то его только что жестоко разубедили в этом. Ужас от понимания собственного, полностью безвыходного, положения мгновенно затопил процессор. И только унаследованное от предков упрямство избавило гордеца от прослушивания собственных стенаний. Нужно было что-то срочно делать, разобраться в ситуации, повлиять на упрямого авиатора. Иначе тот будет дожимать гонщика до тех пор, пока не превратит в безотказного интера, что сливает масло при одном взгляде в свою сторону. А такие примеры Мираж видел воочию. Отягчающим обстоятельством служило то, что Мираж был активирован форсером. И при отключении самоконтроля его нейросеть взлетала бы на пики перезагрузочного кайфа едва ли не быстрее самого сикера.

Разведчик уже убедился, что ранее в отношениях с крылатым он где-то что-то упустил. Что-то очень важное. И времени на поиски и выявления ошибки почти не оставалось.

Решение навестить Рэтчета и прояснить у старшего медика кое-какие детали принесло некоторое облегчение. А потом нужно будет хм... наведаться к Кваету. Это безумие нужно как-то заканчивать.